.....

– Я просто спустился по водосточной трубе, – поясняет.

– Это с пятого-то этажа? – уточняю я

– Да! – подтверждает, – а потом пролез в дырку в заборе. И позвонил другу, он тоже из нашего детского дома. Но ему повезло, ему дали квартиру. И я попросился к нему пожить.

Долго продержаться на свободе не удалось, потому что документов у Алексея не было, и какое-то время он успел поработать в ближайшем супермаркете грузчиком без оформления.

Но в интернате его объявили в розыск, и через какое-то время он сам пришел в интернат. Не то чтобы сдаваться, а потому что юрист в интернате посоветовала ему написать заявление об отказе проживания в интернате. Мол, как подпишет директор ПНИ этот его документ, так и отдаст паспорт на руки.

Леша поверил, и пока писал у секретаря заявление с просьбой на выход из ПНИ, в интернат приехала машина скорой психиатрической помощи. Несколько месяцев вольной жизни стоили парню длительного периода пребывания в психушке…

В истории болезни, которую составили на него в больнице, в качестве причины госпитализации было записано: «находился в неадекватном состоянии». Задним числом, как обычно в этих случаях, состоялось выездное заседание суда. Прямо там же, в психиатрической больнице.

Бегунков хватает в каждом интернате для взрослых. Из того же Лешиного ПНИ умудрился вырваться совсем немолодой уже мужчина. Если быть точными, ему, по счастью, удалось дозвониться до женщины, которая была его первой любовью, из психиатрической больницы, куда его определила новоявленная жена из Молдавии.

– Она сначала приходила ко мне убирать квартиру. Слово за слово, женщина она видная, хотя ей и было уже за сорок, – вспоминает Павел Николаевич. – Мы друг другу понравились, стали жить вместе гражданским браком.

Потом она почти каждый день стала плакать, уверяя, что я ее не люблю, раз не хочу жениться. Когда все формальности были позади, и мы стали мужем и женой, было еще несколько месяцев приличной жизни. А потом мы стали ссориться по пустякам, она очень часто не бывала дома.

И однажды она вызвала скорую психиатрическую помощь. В моем присутствии стала всех заверять, что я хотел выброситься из окна. Я пытался доказать, что ничего этого не было даже в мыслях, а сотрудник скорой мне мягко так сказал: «Вот и хорошо, поедем-ка, вас обследуют, померяют давление и отпустят. И я, старый дурак, поверил, а меня поместили в закрытое отделение как самого настоящего суицидальника».

У Павла Николаевича высшее техническое образование, но никаких знаний ему не хватило, чтобы отбиться впоследствии от направления в ПНИ. Прямо из больницы.

Дальше был сплошной детектив. Пришла его проведать та самая первая любовь, которой он позвонил из больницы, и помогла ему в самом прямом смысле оттуда сбежать. А потом почти два года мужчина доказывал, что это был фиктивный брак и преступное намерение завладеть его трехкомнатной квартирой.

Если бы не помощь общественников, возврат квартиры, которую его жена почти уже переоформила на себя, вряд ли состоялся бы. Павел Николаевич – человек не мстительный, он даже простил свою эрзац-жену. А вот руководство ПНИ, которое приняло его, согласно заявлению его супруги как якобы законченного шизофреника, понять не может до сих пор.

– Понимаете, как просто у нас засунуть человека в дурдом? – горячится. – И если и не придет помощь со стороны, этот процесс приобретает необратимый характер.

Здесь, как в тюрьме, из которой никогда не выйдешь

Многие из ребят, проживающих в в нашем интернате, не умеют читать и писать. Их детство пришлось на 1990-е, в которые многим россиянам трудно пришлось, а детдомовцам, наверное, особенно.

– Не до грамоты было, – в сердцах махнула на меня бывшая директриса одного детского дома в Тульской области, когда я спросила ее, все ли дети в бытность ее директором ходили в школу. – Мы не жили тогда, выживали, дети ходили в обносках, которые приносили сердобольные люди.

Отголоски той позиции «не до жиру, быть бы живу» теперь сказываются. В психоневрологических интернатах страны огромное количество молодых людей, не приспособленных к самостоятельной жизни.

В каком-то смысле они оказались заложниками той системы, которой было удобно, чтобы про детей, не нужных родителям, никто не вспоминал.

А чтобы не отчитываться за них перед министерством образования, к примеру, им ставили заведомо неоспоримый диагноз: необучаемый.

У нашего Димки такое тоже в карте записано. Но тогда почему за несколько месяцев волонтеры, даже без специального образования, научили парня читать? Теперь он громко, хотя и по слогам, зачитывает нам все названия населенных пунктов, встречающихся на пути. А потом снова начинает свою скороговорку про психушку.

Мы с водителем, тоже волонтером, пытаемся ему напомнить, что сейчас в интернате, в котором он живет, стало намного лучше и свободнее. Что там теперь нет закрытых этажей, что в любой момент он может позвонить нам и рассказать обо всех проблемах, которые волнуют. Что надо подготовиться к процессу, который в ближайшее время будет инициирован в его отношении с согласия директора, – об ограниченной дееспособности.

– И тогда вы сможете меня забрать из этой психушки? – он с надеждой, через сидение пытается заглянуть мне в глаза.

– Ну почему все-таки психушка, Дим? – спрашиваю я неуверенно. – Что тебя больше всего не устраивает?

И на полчаса стояния в пробке, куда в очередной раз нас завел навигатор, Димка затихает. А потом начинает бомбардировать меня по WhatsApp материалами из СМИ, в некоторых из них слово «психи» даже вынесено в заголовок.

– Видишь, как к нам относятся, мы же для вас не люди! – говорит утвердительно, в то время, как я подавленно молчу. – Эх вы, журналисты…

И я понимаю, что должна объяснить ему и другому парню, который не так давно смог добиться восстановления своей дееспособности, которой его заочно лишили, почему появляются такие публикации. И почему кто-то изо всех сил сопротивляется даже попыткам приоткрыть дверь в мир ПНИ.

В том интернате, где нас так долго ждали, многие вещи показались замечательными. Например, посреди огромной столовой с большими зеркалами работал самый настоящий римский фонтанчик. И ребят наших тут же усадили за стол, накормить с дороги, хотя обед уже давно закончился.

Для тех из проживающих, кто может сам себя обслуживать, даже и на коляске, выделена одна часть столовой. Они самостоятельно подходят к линии раздачи, сами выбирают то, что хотели бы съесть, а потом, после обеда или ужина, относят грязную посуду к специальной стойке. Тех, кто по разным причинам сделать это не в силах, обслуживают официанты.

– Да тут еду не сравнить с нашей, – сказал Дима с завистью. – Смотри, настоящее мясо. Не то, что наши рыбные котлеты каждый день.

Мясо в этом ПНИ действительно настоящее, свое. О чем директор интерната говорил с неприкрытой гордостью. Больше 40 коров, свиньи, куры. Яйца тоже свои, свеженькие, почти ежедневно в меню столовой.

Многие из проживающих с удовольствием работают на подсобном хозяйстве. Если кому-то не нравится возиться с животными, можно ухаживать за цветами в теплицах. Трудотерапия в этом ПНИ почти обязательна.

– А если ребята работают, то у них появляется возможность накопить на что-нибудь необходимое, – убежден директор. – На тот же телефон. Посмотрите, у многих из них телефоны покруче моего.

Я спрашиваю, насколько сильна мотивация у ребят трудиться, если согласно законодательству, 75% всех доходов, включая пенсию, проживающих в ПНИ, изымается как оплата за стационарное обслуживание. Мой собеседник на секунду задумывается, а потом по военному четко резюмирует: когда ребята бездельничают, у них появляется слишком много времени на разные глупости.

Потом нам показывают, как живут люди в интернате. И тут я увидела у двери ту самую кнопку со звонком, о которой писала выше. Дверь открыла сама заведующая отделения. И тут же закрыла ее на ключ.

– А зачем вы это делаете? – не удержалась я от вопроса.

– А как иначе? – не поняла она моего несогласия, – у нас тут разные пациенты находятся.

– Они ведь не пациенты?! – тут не выдержал даже мой молчаливый спутник Вячеслав, что по добрый воле согласился потратить целый день на то, чтобы организовать для наших парней встречу с их друзьями, – они же тут просто живут?! Это же социальное учреждение, не медицинское.

Заведующая промолчала. Тихо было и вокруг. Кто в коляске, кто просто на стуле, вокруг нас сидели молчаливые мужчины самого разного возраста. Все в одинаковых байковых клетчатых рубашках и почти все без каких-либо эмоций.

– Это отделение милосердия? – решили уточнить мы.

– Нет, почему, – ответил кто-то из сотрудников интерната. – Просто мужское отделение.

Мы видели обезличенные комнаты, в которых было гораздо больше четырех кроватей. Да, в них было чисто, но ничего лишнего и ничего похожего на хотя бы подобие уюта. И точно так же, как одинаковые байковые рубашки, все кровати были застелены одинаковыми постельными комплектами.

Потом нам показывали и другие корпуса. Где жили женщины, там было гораздо уютнее, в некоторых комнатах были даже коврики и хорошая мебель. Но на улице, например, никого из проживающих не было. Хотя стоял прекрасный солнечный день.

– У нас только что закончился тихий час, – объяснил нам замдиректора по социальной работе. И люди ждут полдника. Да и вообще гулять сейчас нашим проживающим проблемно. Вот будет тепло, тогда никаких проблем.

Режимность учреждения прямо била в глаза. Я про себя подумала, смогла бы я вытерпеть, когда кто-то стал бы решать, когда и на какое время я могу выйти на улицу.

И когда мы уже ехали обратно, наши парни, которые всласть наобщались со своими прежними друзьями, – про то, как они подбили нас на эту поездку – отдельная тема, – почти шепотом стали рассказывать, что кто-то из здешних очень хочет перевестись в наш интернат.

– Знаешь, они говорили: у вас там нет такой дисциплины, как у нас. Здесь, как в тюрьме. Только отсюда никогда не выйдешь.

Поручено проверить

На недавнем заседании совета при правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере, возглавляемом вице-премьером Татьяной Голиковой, были подведены итоги проверок почти всех российских ПНИ.

Как следовало из отчета руководителя Федеральной службы по труду и занятости Всеволода Вуколова, в проверенных интернатах проживают около 160 тысяч граждан. Из них 16% проживают в комнатах по семь и более человек.

Выявлено 278 нарушений санитарно-эпидемиологических правил, требований по количеству спальных мест, требований к водоснабжению. А также 386 нарушений обеспечения доступной среды для инвалидов: отсутствуют пандусы, лифты, беспрепятственный выезд из помещений.

С докладами выступили представители и других ведомств: Федеральной службы по надзору в сфере здравоохранения, по надзору в сфере защиты прав потребителей и благополучия человека.

Обсуждение итогов проверок по всем этим направлениям шло беспрецедентно долго. Да и после завершения заседания его участники еще долго не расходились, а разделившись на группы, обсуждали наиболее острые моменты возобновленной при Голиковой попытке реформирования психоневрологических интернатов в РФ.

Особенные споры вызвала цифра, приведенная в докладе министра труда и занятости Максима Топилина. По его оценкам, около 40-45% людей, проживающих в социальных учреждениях, можно вывести уже сейчас на альтернативные формы проживания: на сопровождаемое проживание, жизнь в приемных семьях, проживание в собственном жилье.

Именно после поручения Татьяны Голиковой проверить состояние каждого из проживающих в ПНИ, – с персональным поручением вице-премьер обратилась к генеральному директору института им. Сербского Зурабу Кекелидзе, и тот заверил, что они смогут справиться с этим заданием в течение четырех месяцев, – как раз и стали появляться разные заметки, в которых в самой резкой форме высказывались опасения о том, что людей с нарушениями психического состояния здоровья выпустят из ПНИ и выгонят на улицу.

Большинство экспертов скептически относятся к тому, что за столь короткий срок можно оценить уровень психического здоровья более ста шестидесяти тысяч человек, проживающих в психоневрологических интернатах.

И главное, решить, кто из этих людей способен на самостоятельное или сопровождаемое проживание.

«Есть угроза, что оценки, данные в столь короткие сроки, не будут достаточно обоснованными и адекватными, – считает президент петербургской организации ГАООРДИ Маргарита Урманчеева. – Тем более, нет методик для их вынесения.

Но то, что государство хочет оценить масштаб новых возможностей для жителей ПНИ – это очень хорошая тенденция.

А пока мы с Димкой готовимся к его первому серьезному экзамену в жизни: освидетельствованию на ограниченную дееспособность. Он каждое утро и вечер шлет мне СМСки с пожеланиями хорошего дня. А также сообщает, что намерен сегодня сделать, куда сходить и что увидеть. Пишет сообщения сам, без посторонней помощи. Правда, иногда хитрит и наговаривает голосовые сообщения.

Но это все равно несомненное достижение для парня, который еще недавно не мог мечтать не то что о телефоне, но даже о выходе с этажа без разрешения санитаров.

А теперь он уехал вместе с нами на целый день: по своим делам, заранее заготовив термос с кофе, приготовив бутерброды на всю нашу компанию и запасшись подарками для ребят в своем бывшем интернате.

И я очень хочу верить в то, что когда-нибудь Дима пригласит меня в гости, в свой настоящий дом, который мы вместе с его крестной мамой ему поможем найти. И тогда он ни за что на свете не назовет его психушкой.