....

Тотальные институты – это учреждения, оказывающие давление на личность человека, который оказался здесь в качестве проживающего, воспитанника, заключённого. Самая важная особенность — жизнь в них устроена не по правилам привычной нам повседневности. Обычные люди не едят, не спят и не живут круглые сутки в компании одних и тех же людей, если это не родственники.

Обычный человек перемещается в пространстве, видит разных людей и может сам изменить себе график – пообедать не в два, а в шесть, поужинать или не поужинать. А интернаты – это организация с внутренним жестким распорядком, который ты не можешь изменить.

— А кто вообще придумал интернаты?

— Российские интернаты – наследие советской системы, но создание таких учреждений, где люди с определёнными особенностями изолированы от общества, — не уникальная идея СССР. В мире создание таких заведений начинается во второй половине XIX века.

Во главу угла была поставлена евгеническая теория, утверждавшая: люди, не соответствующие определённым критериям, не должны размножаться, они опасны и общество следует от них оградить.

Высшим проявлением этой теории стала политика Германии 1940-х годов, когда, наряду с евреями и цыганами, уничтожались люди с нарушением зрения, слуха, психическими заболеваниями и другими особенностями.

Эта же теория в конце XIX века легла в основу социальной политики Великобритании и Соединённых Штатов; позже подобные учреждения появились почти во всей Европе.

Основатель евгеники Френсис Гальтон был англичанином и, кстати, двоюродным братом Чарльза Дарвина, так что англоязычный мир подхватил его идеи очень широко.

Причём в «дефективные» тогда заносили не только инвалидов, но и людей с разными социальными пороками – воров, бродяг, пьяниц. Именно из-за этого люди с инвалидностью стали мыслиться как «опасные».

Скандал и его последствия

Анна Клепикова

— СССР позаимствовал идею интернатов для инвалидов с Запада?

— В 60-е годы идею «убрать инвалидов с улиц» подтолкнула идеология – «в успешном социалистическом обществе инвалидов быть не может». С другой стороны, в этом была своеобразная забота о семьях, которые освобождались от экономического бремени.

Например, поместив человека с инвалидностью в интернат, в семье все могли работать, зарабатывая себе на жизнь и обеспечивая пенсию. Если инвалид оставался дома, как минимум, кто-то один в семье не работал, чтобы о нём заботиться.

Но когда у нас интернаты создавали, в Европе их уже потихоньку расформировывали.

Это происходило под влиянием работ вроде Гоффмана, и из-за деятельности активистов, сторонников антипсихиатрического движения, которые проникали в такие закрытые лечебницы и вели съёмку происходившего там скрытой камерой.

Фред Каплан, «Рождество в чистилище». Фото с сайта disabilitymuseum.org

— Были какие-то известные журналистские работы на эту тему?

— Было, например, фотоэссе 1966 года «Рождество в чистилище», которое фотограф Фред Каплан смог отснять в американских интернатах скрытой камерой на поясе. Там были голые люди, которые ползали по полу, оборванная одежда, ужасные помещения – почти то, что недавно можно было встретить почти в любом ПНИ у нас.

Когда в США эти снимки попали в прессу, разразился огромный скандал. После этого и в Штатах, и в Европе началась реформа психиатрии и впоследствии стали появляться разные учреждения с сопровождаемым проживанием.

Фред Каплан, «Рождество в чистилище». Фото с сайта disabilitymuseum.org

То есть, в Европе нынешний курс на защиту интересов людей с ментальной инвалидностью стал следующим этапом после интернатов, во многом он выстроен именно им в противоположность.

— А есть страны, где интернатов не было? Чем они отличаются – религия, культура?

— Да, это Индонезия, Африка – весь не западноевропейский мир. Страны, где нет больших городов, и большинство жителей занимаются сельским хозяйством. Там большие семьи, и заботы о немощных лежат на семье или клане.

Неурбанизированные страны – это страны традиционной культуры. Здесь женщина не работает, следит за детьми и домом, почему бы ей заодно не присмотреть за инвалидом? Даже если она пропалывает огород или участок, он вполне может лежать рядом.

С усилением иностранного влияния интернаты в таких странах иногда появляются, но, в целом, они для них просто слишком дороги.

Персонал издевается или не справляется?

Пациент интерната на кровати. Фото: Леонид Свердлов / Фотохроника ТАСС

— Откуда, по-вашему, берётся жестокое отношение к проживающим в интернатах?

— Помню, когда я только начала работать, удивляло, что, помимо врождённых особенностей, почти все дети чем-то болеют – насморк, кашель, сыпь, флюс. И никто не обращает внимание, что одежда на них грязная, а памперсы – почти всегда полные.

Но если поработать подольше, становится понятно, что такое пренебрежение – скорее особенность системы, чем злая воля санитарок. Во-первых, в подобных учреждениях персонала очень мало – буквально одна санитарка на четырнадцать детей.

Сами учреждения обустраивались так, чтобы максимально экономить ресурсы. И это тоже элемент евгеники: когда на более слабых, больных, приносящих меньшую пользу обществу, тратится меньше ресурсов.

А санитарки бывают разные. Есть очень заботливые и ответственные, а другие не стараются – в том числе потому, что при существующем количестве персонала обеспечить качественный уход всем невозможно. Например, одному человеку невозможно сначала хорошо помыть 14 детей со спастикой, а потом тут же начать кормить их обедом.

— Кто, по вашим наблюдениям, идёт работать в интернаты?

— Чаще всего те, кто рядом с ними живёт. В Санкт-Петербурге и пригородах это не так важно, там есть и другая работа.

Но есть много посёлков, где интернаты – настоящие «градообразующие» предприятия.

Второй фактор – график, потому что санитарки часто работают сутки через трое, например. То есть, пожилая женщина, например, отработала, и три дня может сидеть с внуками.

По сравнению с обычным детским домом в коррекционном интернате больше льгот – надбавки к пенсии. В провинции это важно. Кроме того, персоналу в интернате можно поесть – это тоже повод работать даже за небольшую зарплату.

Некоторые санитарки говорят, что пошли работать в интернаты из любви к детям. Возможно, это и так. Одна из них рассказывала, что ей предлагали за очень большие деньги работу горничной в богатом доме, а она пошла в интернат. Но богатый дом, где хозяева могут передумать или переехать, — это ненадёжно, а государственный интернат всегда на месте.

Жестокость в интернате – это, порой, то, что выглядит жестокостью в глазах волонтёра-гуманиста. С точки зрения санитарки это может быть и заботой — например, когда санитарка связывает ребенка, чтобы он не раздирал себе лицо.

Или неумением обращаться с телом пациента со спастикой. Даже ситуация, когда пациента не допаивают, чтобы не менять памперсы, может прочитываться двояко: был период, когда памперсов не хватало и их экономили. С точки зрения санитарки, ребёнку вряд ли полезнее лежать в мокром памперсе и в опрелостях.

На моей памяти совсем бесчеловечных людей среди персонала было мало. Чаще всего эти санитарки были пьющими. Побои пациентов тоже системой не были. При мне нескольким санитаркам за нарушения срезали зарплату, ещё нескольких уволили.

Как человек становится предметом

Анна Клепикова

— Разве при поступлении на работу в интернатах нет отбора?

— В том-то и дело, что нет.

Санитарки в интернате – низший персонал, они не считаются педагогами, их особенно не отбирают и не обучают. С другой стороны, на них лежит всё.

В том числе множество непрописанных обязанностей вне инструкций. Например, санитарка должна «переодевать», но не должна при этом «играть». Некоторые с детьми всё-таки играли, потому что сложно заботиться о ребёнке, совсем не общаясь с ним.

Получается, что по факту у санитарки – очень размытый функционал, в котором очень многое остаётся на её усмотрение: переодеть – или ещё «не положено», позаботиться или «я этим не занимаюсь», накормить долго, но досыта или «он столько не съест»?

— «Не буду поить ребёнка, чтобы он потом не лежал в мокром памперсе» — это надо ребёнка воспринимать как предмет.

— «Инструментальный» подход к проживающим («этот ребёнок больше какается – его меньше покормлю», «распределить всех так, чтобы персонал тратил меньше сил»)) свойственен всем тотальным институтам. Это постоянная экономия усилий, но я бы не обвиняла в этом только персонал – скорее, так устроена логика таких учреждений.

Например, в одном из корпусов были три девушки. У них были разные диагнозы, но все они были говорящие и при этом почти не двигались. Если рассуждать в интересах подопечного, им было бы гораздо интереснее жить в одной группе, чтобы они могли общаться между собой. Но их развели по разным – просто потому, что одна санитарка в группе не справилась бы сразу со всеми.

Иногда, наоборот, в группу тяжёлых лежачих помещают более «сохранного» ребёнка, чтобы персоналу было, с кем пообщаться. К таким детям санитарки испытывают симпатию.

Ещё действует целый ряд культурных стереотипов, например: «Дети с тяжёлыми нарушениями необучаемы», «Все люди с умственной отсталостью – сексуально озабоченные».

Нередко необычные внешне тела людей с особенностями наделяются необычными свойствами. Например, персонал, который никаким специальным навыкам ухода не обучали, начинает считать, что люди с необычным телом — «не совсем живые» и не чувствуют боль.

В 2008 году у многих детей ещё стоял диагноз «идиотия» (сейчас его не ставят), и санитарки говорили: «Он идиот, ему всё равно». Причём многие из них в это искренне верят.

....